– Ма! А мне сегодня страшный сон приснился…
… 5.30. Мы сидим на кухне. Наташа размешивает сахар в стакане и вопросительно смотрит на меня: рассказывать дальше или молчать. Потом продолжает:
– Будто бы ты меня назад в интернат сдала. Как будто подходят Вовка, Серёжка и спрашивают, что я там делаю. А я молчу. Думаю, что ответить. Ничего не сказала, потому что на этом месте ты меня разбудила…
И дальше она начинает вспоминать все семнадцать лет, проведенных в ПНИ. А мне уже кажется, что я чуть не лично знаю незрячего Лешку (ослеп после палёной водки), другого Лешку (его отправили в строгий ПНИ закрытого типа после того, как устроил пожар в свинарнике (“Мне эти поросята уже надоели!”), знаю всех поварих с огромными сумками, которые просят выносить вместо них, то, бухгалтершу и чуть не каждого из подопечных. У Наташи прекрасная память на конкретные слова и поступки каждого из них. И ещё отличительная черта: она никогда не врёт. То ли черта характера, то ли особенность психики.
Тороплю ее: давай побыстрее, а то на автобус опоздаем! Она выныривает из своего сна. Вздыхает: как быстро три дня пролетели. В метро держит меня под руку. Говорит, что и с Игорем вчера и позавчера так ходили. Чтобы не потеряться.
Игорь Тимофеев в каждый приезд Наташи приходит к нам, забирает ее и она вместе ходят по храмам. Потом она рассказывает, где были в этот раз, какие ближайшие церковные праздники, что интересного видели. Рассказывает со вкусом, подробно. Ей нравится с ним ходить, потому что он отвечает на все вопросы, объясняет все, что бы ни спросила.
Игорь бездомный. Но он не идёт ни в один приют. Говорит, что слишком любит свободу. Живёт в гараже, куда пустили за то, что будет гулять с хозяйскими собаками. Гуляет. Попутно помогает всем бездомным района. Кому – выправить документы, кому – деньгами на билет до дома. Но уезжают неохотно. Москва и безделье затягивают. Здесь и оденут, и накормят. Привычка к труду отваливается как рудимент. Игорь, пожилой недоучившийся студент-философ, вздыхает:
– Очень трудно людей возвращать в социум. Деградируют быстро. Надо принимать меры государственного характера на федеральном уровне…
Но заканчивает совсем по-христиански:
– Роптать не будем. На все воля божья. Но чем дальше, тем труднее будет… Ничего. Все равно придем к этому.
Слышать все это от человека в смешной детской шапочке и в валенках на резиновом ходу в центре столицы странно. Но уже ничему не удивляюсь. Наш контингент вообще странный: от почти полностью неграмотных до людей с двумя высшими образованиями. Но жизнь и ее условия уравнивают всех. Кстати, почти у семидесяти процентов тех, кто оказался без семьи, работы и жилья, есть одно общее: они воспитанники детских домов и интернатов. Жили вне семьи. Игорь, кстати, тоже из таких.
…Сейчас мы с Наташей уже в автобусе. По дороге, в метро, подхватили ещё одного человека, который едет с нами в Давыдково. Три недели он регулярно звонил, дожидаясь, когда освободится место. Освободилось.
Я в автобусе сижу впереди. Они – за мной.
Слышу, как Наташа рассказывает о наших основных правилах:
– Водку нельзя совсем. И трудиться надо…
Я улыбаюсь. Может быть, ещё и потому, что только что от нашего Толика, который прожил в Давыдкове больше двух лет, получила несколько фото: он с внуками.
Толик прошел путь от Дома малютки, детского дома, интерната и МЛС до приюта. Его сын – через детдом и коррекционный интернат. И вот сейчас цепь разомкнулись: они все вместе. Они – семья. Надолго или нет, загадывать не будем. Толик мечтает сделать в их квартире ремонт, чтобы жить по-человечески. Семьёй.
Поживем – увидим. А пока надеемся.
